— Скажи, что ты думаешь.

Но она переборщила. Такую опасность нужно учитывать, когда имеешь дело с большим виртуозом: стоит слишком сильно нажать, и они начинают сердиться и капризничать. Фред встал (но не выпрямился: он всегда ходил согнутый, как вопросительный знак) и принялся обшаривать свои карманы в поисках чего-то несуществующего.

— Надо бы проведать дядюшку. Не найдется ли у тебя бакс на автобус? Баксик-другой или мелочь?

Ариэл возвращалась через огромный сводчатый зал Гранд-Сентрала, на сей раз нисколько не поумневшая и еще сильнее обеспокоенная. Сотни торопливых прохожих, которые запруживали пространство вокруг центральных часов, смахивавших на гробницу, и волнами наплывали на кассовые киоски, выглядели рассеянными, озабоченными, неуверенными в своей судьбе, но разве не такими же они бывали в любой другой день? Хоксквилл посмотрела вверх, где по диагонали синего, как ночь, купола был нарисован золотом зодиак, потускневший от времени и взглядов; по линиям рисунка шел ряд крохотных лампочек, многие из которых перегорели. Шаги ее замедлились, челюсть отвисла. Ариэл повернулась и шире раскрыла веки, не веря своим глазам.

Зодиак располагался поперек купола в правильном порядке: с востока на запад.

Не может быть. Говоря о своем безумном Городе, она любила повторять, что там перевернут даже зодиак, глядящий с потолка его центрального здания, — то ли монументалист, его писавший, не разбирался в астрономии, то ли ловко пошутил над горожанами, глухими к велениям звезд. Она гадала, не изменится ли этот неправильный порядок, если — после должной подготовки — прогуляться по Вокзалу под перевернутым космосом в обратном направлении, но пробовать не пыталась, дабы не нарушать приличия.

А теперь — смотри-ка. На месте находился овен, телец без задней части, близнецы и рак, Король Лев, и дева, и весы с двумя чашами. Далее парящий скорпион с красным Антаресом на жале, кентавр с луком, козерог в форме рыбьего хвоста, человек с кувшином. И две рыбы, с хвостами, соединенными бантиком. Толпа безостановочно обтекала застывшую Хоксквилл, как обтекала бы любой неподвижный объект на своем пути. Пример, как обычно, оказался заразителен, другие тоже задирали подбородки и окидывали взглядом потолок, но, неспособные оценить то невероятное, что заметила Хоксквилл, спешили дальше.

Овен, телец, близнецы… Хоксквилл с трудом верила своей памяти, в которой сохранился другой порядок. Нынешний, казалось, существовал вечно: нарисованные звезды выглядели такими же старыми и неизменными, как их небесные оригиналы. Ей стало страшно. Это одна Перемена, а какие еще обнаружатся на улицах, какие затаились в будущем и выявятся потом? И вообще, что Рассел Айгенблик творит с миром и с какой стати она так уверена, будто Рассел Айгенблик как-то тут виноват? Вдруг прозвучал мягкий баритональный удар колокола, подхваченный эхом. Колокол бил негромко, но четко, спокойно, словно знал какую-то тайну: это были вокзальные часы, отбивавшие малую долю часа.

Столько же пробило и на пирамидальной колокольне здания, которое построил в предместье Александр Маус, — единственной городской колокольне, отбивавшей время для удобства публики. Одна из четырех нот, составлявших мелодию, не действовала, остальные же неравномерно падали в глубокие канавы улиц, уносились ветром, заглушались транспортом. Обычно от них не было никакого толку, но Оберон (который отпирал дверь Ветхозаветной Фермы) так или иначе не интересовался временем. Он огляделся, чтобы узнать, не увязались ли за ним воры. (Однажды его уже ограбили два молокососа, забрали, за отсутствием денег, бутылку джина, которую он нес с собой, сорвали с него шляпу и бросили на землю, а потом пробежались по ней своими длинными, обутыми в спортивные тапки ногами.) Скользнув внутрь, он задвинул дверные засовы.

Коридор, дыра в кирпичной стене, которую сделал Джордж, чтобы проникать в соседнее здание, еще один холл, лестница с перилами в слоях старой краски. Через окно холла в пожарный выход, взмах руки — приветствие счастливым фермерам, которые внизу возятся с побегами и копаются в земле, и обратно в другое здание, еще один коридор, нелепо узкий и тесный, но, при всей своей мрачности, хорошо знакомый и радующий, поскольку вел домой. Оберон посмотрелся в красивое зеркало, которое повесила Сильви в конце холла, а под ним поставила крохотный столик и вазу с сухими цветами, bien [40] мило. От поворота ручки дверь не открылась. «Сильвия?» Нет дома. Еще не вернулась с работы или занята на Ферме. Или просто гуляет: возрожденное солнце всколыхнуло голубую лагуну в ее крови. Оберон откопал свои ключи и со все большим нетерпением стал рассматривать их в темноте. Этот, с яйцевидным окончанием, для верхнего замка, другой, с призмой на конце, от среднего; о, черт! Один из ключей упал на пол, и Оберону пришлось встать на четвереньки и, кипя яростью, рыться в непоправимой застарелой грязи всех щелей и закоулков Города. Вот же он: с шариком на конце, для полицейского замка, который запирает дверь от полиции, ха-ха.

— Сильвия?

Складная Спальня казалась удивительно большой и как-то, несмотря на заливавший ее через все маленькие оконца солнечный свет, безрадостной. Что такое? Пол как будто подметен, однако комната не выглядит убранной. Вычищено, но не чисто. Постепенно он понял, что в комнате многого не хватает — очень многого. Грабители? Оберон осторожно шагнул в кухню. Исчезла коллекция мазей и прочего, принадлежащая Сильвии. Ее шампуни и щетки для волос тоже исчезли. Всего этого нет. Но вот его собственная старенькая бритва «жиллетт» на месте.

Та же картина в спальне. Ее тотемы и хорошенькие безделушки отсутствуют. Ее фарфоровая сеньорита с мертвенно-белым лицом и черными завитками волос, верхушка наполовину отделена от яркой юбки (на самом деле это шкатулка для драгоценностей), — отсутствует. Нет ее шляп, висевших на дверце ванной. Нет конверта с лоскутным рисунком, где она держала важные бумаги и рассортированные по разделам фотографии.

Оберон распахнул дверь стенного шкафа. Звякнули пустые вешалки, испуганно взмахнуло рукавами собственное пальто Оберона, но из вещей Сильвии не обнаружилось ничего.

Вообще ничего.

Оберон осмотрелся один раз, потом еще. Застыл в середине пустой комнаты.

— Всё, пропала, — сказал он.

Книга пятая

Искусство Памяти

Глава первая

Глубокой ночью в крохотную дверцу Космооптикона на верхнем этаже особняка Ариэл Хоксквилл постучалась тяжелым кулаком Каменная Дева.

— К вам пришли из «Клуба охотников и рыболовов с Шумного моста».

— Хорошо. Пусть подождут в приемной.

Стеклянные небеса освещались только луной (позади отраженной луны Космооптикона) и тусклым отсветом городских огней; ни темного зодиака, ни созвездий нельзя было разглядеть. Как странно, подумала Хоксквилл: в противность естественному порядку Космооптикон освещен и читаем днем и темен ночью, когда настоящие небеса предстают в полном облачении… Она встала и пошла прочь, стуча ногами по железной Земле и эмалевым рекам и горам.

Миновал уже год с тех пор, когда она заметила, что зодиак на темно-синем потолке Вокзала поменял свой прежний неправильный порядок на обычный, природный. В этот год она еще больше углубилась в разрешение загадки, кто такой и откуда взялся Рассел Айгенблик, хотя члены клуба странным образом замолчали. В последнее время перестали поступать от них по телеграфу шифрованные напоминания. Правда, Фред Сэвидж регулярно появлялся у ее дверей с очередным гонораром, но ни понуканиями, ни упреками и эти выплаты больше не сопровождались. Неужели члены клуба потеряли интерес к Расселу Айгенблику?